Л.Н.Новикова

                             Лексика литературного языка в тверских говорах

                   Продолжительное соседство говоров и литературного языка обеспечивает их постоянное взаимодействие. Для многих людей средством коммуникации является тот или иной говор, уже достаточно поколебленный как целостная система под влиянием литературного языка, «представляющий собой … индивидуализированный неопределенный языковой этап на пути коренной перестройки говора по модели литературного языка» [2, с.156].

Процесс перехода от диалектного говорения к литературному протекает неравномерно в разных ярусах языковой системы, потому что они характеризуются разной степенью проницаемости и разной степенью устойчивости в отношении внешних воздействий и, в первую очередь, воздействия литературного стандарта. В этом отношении особенно проницаема лексика, причём процесс отхода от диалектной лексики тоже очень неравномерен и противоречив и с разной степенью интенсивности протекает в разных звеньях лексической системы отдельного говора.

         Лексические системы говоров и литературного языка имеют разный социальный статус: система говора иерархически подчинена системе литературного языка, и процесс их взаимодействия детерминирован как интралингвистическими, так и экстралингвистическими факторами. Внешнее влияние на говор определённее всего можно обнаружить в том случае, если оно выражается в заимствовании слов из другой лексической системы, например из литературного языка, и если при этом их можно квалифицировать как заимствованные, а не как исконные для данного говора.

         Другим фактором, влияющим на процесс взаимодействия двух систем, является отсутствие зрительного образа, закрепленного графически, у носителя диалекта и привычного для носителя литературного языка. Такой зрительный образ корректирует фонематический состав слова и служит сдерживающим началом, сопротивляющимся внешним, случайным ассоциациям, которые могут возникнуть при быстром и небрежном воспроизведении звукового образа слова в потоке речи.

         Движение литературных слов в диалекты обусловлено общими процессами, происходящими во  внеязыковой действительности, в реальной жизни. Общность внеязыковой ситуации современного города и деревни вызывает естественную потребность обращения диалектов к словарю литературного языка: Ты на сынаней иждивении находилась или на мужниной?

         Современный диалектный контекст состоит из комбинации лексико-фразеологических элементов говора и литературного языка. Обилие литературных слов, глубоко вошедших в крестьянскую среду, их тематическая разноплановость являются свидетельством влияния литературного языка на языковую структуру говора. Процесс изменения словарного состава говора двусторонний: во-первых, исчезает устаревшая лексика с исчезновением реалий деревенского быта; во-вторых, появляются новые слова с появлением новых реалий в диалектах. Процессы освоения литературной лексики в диалекте протекает неравномерно на огромной территории русского языка. Универсальное условие заимствования лексики литературного языка – это необходимость быстро восполнить недостающие звенья лексической системы. Поэтому, чем теснее объективные связи: социально-политические, семейные, культурные,  тем выше необходимость лексического восполнения. Экстралингвистическая связь взаимодействия современного города и деревни – основа современного культурно- исторического момента заимствования.

         При контактах диалектно-литературных, в отличие от контактов разных языков, должны сохраняться все социальные преимущества литературной лексики. При заимствовании литературным языком, с его опорой на норму и стилевую организованность, слова из другого языка строже выступает семантико–стилевая дифференцированность заимствованного слова и его русского аналога. При освоении диалектной системой литературного слова это проявляется в меньшей степени. Слово литературного языка считается в говоре освоенным, если оно правильно воспроизводится не только по форме и содержанию, но и сохраняет свои системные отношения в языке. Если диалектная система навязывает новому слову свои структурные и языковые признаки, деривационные или фразеологические, то в этом случае преждевременно говорить об освоении литературного слова говором. Хотя надо отметить, что в большинстве случаев трансформация фонетического или морфологического облика слова не создает коммуникативной ущербности высказывания, не мешает общению не только носителям говора между собой, но и с литературно говорящим собеседником: в радиве играют; райдуга на полнеба; редче дочь стала приходить, сын у них полуумный; давленью хочу померить, голова болит; компьютеру внуку купили; в больничу поехали; внучка в училищу на дохтура поступила; колодно сегодня; ехать по метру надо; в Нялидову поехал и др.

         Соотнесение входящего в говор литературного слова с узуально-нормативным представлением системы литературного языка – залог единообразования слова. Так как диалектная речь с отсутствующими кодифицированными нормами постоянно стимулирует варьирование языковых средств, то единообразие должно стать тем критерием, который способен объединить литературный язык и диалекты. Но, как правило, освоение литературного слова проходит через ступень адаптации к фонетической, морфологической системе говора. Например, если в говоре отсутствует ассимилятивное смягчение согласных, то заимствованное из литературного языка слово пенсия произносится как [п̕энс̕иjа], если в фонетической системе говора есть прогрессивная ассимиляция по глухости/звонкости, то оно произносится как [п̕энз̕иjа]. Однако в диалектных  произносительных нормах существенную роль играет возрастной фактор. Те же слова в речи младшей или средней возрастной группы произносятся как в литературном языке, и, таким образом, под влиянием возрастной дифференциации коллектива нарушается единое словоупотребление, что обеспечивает языковую динамику. Ведущую роль в освоении новых для говора слов играет знание предмета, денотата номинации, что способствует сохранению тождества слова, несмотря на многочисленные и разнообразные трансформации звуковой оболочки, при этом семантика литературных слов тождественна диалектной.

         При переходе слова из одной лексико-семантической системы в другую иногда наблюдается семемное несовпадение слов говора и литературного языка. Например, глагол воспитывать имеет в тверских говорах  значение ̒кормить, одевать̓ : Девка выйдет замуж, кто меня воспитывать станет, я уж старая. По сравнению с литературным языком, в котором этот глагол имеет следующие значения: 1. Вырастить, дав образование, обучив правилам поведения; 2. Путем систематического воздействия, влияния сформировать чей-н. характер; 3. Привить, внушить что-н. кому-н. [1, с. 85] – произошло расщепление смысловой структуры и закрепление одного из значений, причем в суженном варианте.  Лексема бал, имеющая в литературном языке значение ̒ большой танцевальный вечер̓  [1, с. 31], в тверских говорах имеет более узкое значение ̒ праздник по поводу именин̓ : Завтра Елисаветин день, именины мне, на бал всех позову. Слово бумага из двух значений, закрепленных в литературном языке: 1. Материал для письма, а также для других целей, изготовленный из древесной или тряпичной массы; 2. Официальное письменное сообщение, документ, рукопись [1, с. 56], - в тверских говорах используется более активно во втором значении: Тебе бумагу из военкомата принесли.

         Воспринимающая система диалекта осваивает в говоре те семы или семемы, которые актуальны для носителей диалекта не с лингвистической стороны, а с точки зрения соотнесения с обиходно-смысловым денотатом. Поэтому абстрактная лексика претерпевает различного рода модификации, связанные с конкретизацией значения. Например, при освоении слова культура система диалекта отбирает конкретные составляющие семантической структуры данной лексемы, а именно, обозначение сторон деревенской жизни, противопоставленных городской, способных олицетворять то, что деревенские жители именуют культурой: домашний быт, речь, образование. Молодым-то надо культуру: свет, радиво; а у нас народ культурный, скота в избе не держит; в речи она культурна. Из примеров видно, что культурный – это соответствующий городскому образу жизни. Относительно свободное употребление, широкая ассоциативность приводит к тому, что слово культурный переходит в сферу моральной стилистики: Ишь кака обряжуха, вся в шерсти ходит, с виду культурненька, а сама поганенька; зять культурный такой, хороший, неломливый.

         Таким образом, слова литературного языка, воспринимаемые диалектами, проходят естественный семантический путь. Как единицы языка, в которых заложены указания на определенные признаки, они поддаются воздействию диалектной речи со всеми присущими ей особенностями. Сам факт регулярного воспроизведения литературного слова в речевой деятельности носителя говора и есть верный показатель освоенности слова в диалектной системе.

                                      СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Ожегов С. И. Словарь русского языка. – М., 1987.
2. Оссовецкий И. А. Лексика современных русских народных говоров. – М., 1982.

 Л.Н.Новикова

С.А.КОПОРСКИЙ И ТВЕРСКИЕ ГОВОРЫ

         Трудно переоценить тот вклад, который внес в изучение тверских говоров С.А.Копорский. Будучи заведующим сначала кафедрой языкознания, а затем кафедрой русского языка Калининского педагогического     института, Сергей Алексеевич возглавил работу по собиранию диалектных материалов Тверской области.

         В 30-40-е годы, особенно в послевоенный период, русская диалектология вступила в новый этап своего развития: началось систематическое изучение русских народных говоров под общим руководством Академии Наук СССР по единой «Программе собирания сведений для составления Диалектологического атласа русского языка» [Программа, 1947]. Эта работа носила массовый характер, она объединила всех диалектологов и историков языка. Создание ДАРЯ (Диалектологического атласа русского языка) было реализацией принципов лингвистической географии на практике и имело большое не только научное, но и государственное значение.

         С.А.Копорский  лично возглавлял экспедиции 1936-1953гг. в районы Калининской области. Собранный под его руководством большой фактический материал лег в основу трех фундаментальных трудов: монограии «Архаические говоры Осташковского района Калининской области» (1945), получившей высокую оценку в научной литературе [Кузнецов,1948]; большого исследования «Цоканье в Калининской области» (1949) и «Лингвистического атласа района озера «Селигер» под редакцией Ф.П.Филина (1949). Это был первый опыт картографирования диалектного материала.

         Исследование «Цоканье в Калининской области» посвящено изучению одной из важнейших особенностей севернорусского наречия – цоканья. Источниками исследования послужили сведения, собранные по особой анкете, составленной автором, кроме того, были использованы материалы Ленинградского отделения Института русского языка АН СССР. На основании этих данных составлена любопытная карта распространения цоканья, на которой нанесено свыше 1000 населенных пунктов Калининской и Великолукской областей. Список районов и обследованных пунктов с небольшими комментариями к каждому из них помещен в конце работы.

         Автору удалось убедительно обосновать следующие положения.

Цоканье представляет собой весьма сложное образование, складывавшееся в разные эпохи под влиянием различных исторических условий. На территории Калининской области цоканье, проявлявшееся в совпадении согласных [ц] и [ч] в звуке [ц] твердом, принадлежит, как считает автор, к западному типу и генетически связано с цеканьем и шепелявостью. В работе делается вывод, что в прошлом почти вся территория Тверской области была «краем едва ли не сплошного цоканья»[Копорский, 1949:155]. Об этом свидетельствует, во-первых, существование цоканья в 450 населенных пунктах, расположенных в разных районах области; во-вторых, сохраняющиеся в различных местах следы цоканья. По мнению автора, рефлексами бывшего цоканья является произнесение [ч] твердого, разложение аффрикат (отет, лиситка вместо отец, лисичка), своеобразное произношение отдельных слов (ушодцы, пришодцы). В начале ХХ века цоканье еще сохранялось в 12 км к северу от Твери, в сёлах Васильевском, Михайловском, деревнях Орудове, Яковлеве, Стрельникове, Жорновке, в кушалинских говорах. Н.М.Каринский писал в 1931 году: «Цоканье у старшего поколения ярко, особенно последовательно у некоторых старух, местных уроженок» [Каринский, 1931:83].

Цоканье во время исследования Тверской области С.А.Копорским было распространено «островами». Оно сохранялось  на территории бывших монастырских и старых барских вотчинных владений, которые являются «наиболее древними поселениями нашего края»,  и преимущественно у стариков 60-70-ти лет. Члены экспедиции отмечали, что местные жители научились скрывать цоканье: «…они с вами будут говорить, а вам цоканья не заметить» [Копорский, 1949: 164]. Автор делает вывод, что цоканье – явление отмирающее: «Пройдет десяток лет, исчезнут последние его носители… Цоканье так быстро исчезает, в особенности после Великой Отечественной войны, что бывает трудно отыскать его следы и свидетелей, помнящих его существование» [там же: 154]. Из факторов, способствующих в прошлом исчезновению цоканья, особенно большое значение имело отходничество. Крестьяне, уходившие в город, не только сами утрачивали цоканье, но и приносили с собой отрицательное отношение к нему. В конце работы автор делает очень важный для описательной диалектологии того времени вывод, что  говоры Тверской области в ХХ веке  уже нельзя считать цокающими, сохранились лишь остатки, или «острова»,  цоканья.

         Монография «Архаические говоры Осташковского района Калининской области» была издана в 1945 году. « В основу настоящего очерка, - пишет автор, - легли наблюдения над говором Осташковского района Калининской области, произведенные в июле месяце 1936г.студентами факультета языка и литературы Калининского педагогического института им.М.И.Калинина под руководством автора».

Экспедиция была частью общей работы, организованной Институтом языка и мышления имени академика Н.Я.Марра АН СССР. В её состав входили, помимо преподавателей института, учителя и студенты Московского, Смоленского и Горьковского педагогических институтов.

         Калининскому институту был отведен участок, находящийся между северным и северо-западным протоками Селигера, в составе сельсоветов: Жегаловского (обследовано Залучье), Машугино-Горского (Машутина гора), Заозерского (Заозерье, Тереховщина, Межники) и Задубского (Волоховщина, Бородино, Павлиха).

         В предисловии автор пишет о практической значимости издания: «Перед читателем язык старой деревни. Кроме специального, диалектологического интереса, он представляет интерес для краеведа и историка, так как многое объясняет в истории нашего края. Интересен он и для учителя русского языка: в борьбе за культуру речи, за освоение массами литературного языка нужно знать диалектизмы в языке учащихся, уметь отобрать из них ценное, обогащающее язык, устранить ненужное, отжившее, препятствующее развитию в языке трудящихся такого необходимого качества, как общепонятность». Опубликованию рукописи сразу после экспедиции помешала война и оккупация Калинина. Первый набор и отпечатанные листы погибли в пожаре. Рукопись в большей части сохранилась в черновике, по ним и была напечатана монография. Необходимо отметить, что материалы, представленные в ней, актуальны и сейчас и дают основание для изучения типологии диалектных различий, истории их формирования, а также для выяснения процессов, происходящих в современных диалектах.

         Отметим основные осбенности, описанные С.А.Копорским.

Обследованный говор акающий – к такому выводу приходит автор. Случаев оканья не зарегистрировано. Оканье, по свидетельству Московской и Ленинградской групп, существует на северо-западе, в Демянском районе Ленинградской области. С аканьем связано яканье, причем сильного типа,  при котором [а] после мягких согласных произносится на месте  гласных неверхнего подъём в первом предударном слоге при любых фонетических условиях: перед ударными гласными любого подъёма и перед твёрдыми и мягкими согласными. Например,  в существительных: зямля, зямли, дявчонка, мядведи, дисятины, дятишки, плямянница  и др.; в прилагательных: пясчаная, зялёная, сярдитая, сяребряный; в местоимениях: у мяня, тябя, сябе, яво; в числительных: чатыре, шастой, сядьмой; в глаголах: бяжали, бяру ляжат, хлябал, тряпали, дяржу, атвячай; в наречиях: тяперь, спярва, яшчо и др.

 В работе приводятся конкретные примеры, подтверждающие устойчивость яканья в обследуемом говоре: «Якают старики и молодежь, оно встречается в языке сельской интеллигенции – уроженцев данной местности, в языке колхозного актива. Так, учитель – местный житель, окончивший когда-то Новоторжскую учительскую семинарию, временами якает. Акушерка, недавно окончившая техникум, работающая два года в районе, икает, но в оживленном разговоре с подругами-колхозницами – якает, тут же иронически посмеиваясь над стремлением подруг икать: «Ну, зачивокали». [Копорский 1945:7]. Яканье исчезает медленно, двумя путями: или оно исчезает совсем, как определенный признак языковой системы, у людей, долго живших в Ленинграде и других культурных центрах , или постепенно, сохраняясь лишь в отдельных словах. Постепенное исчезновение происходит таким образом: а) уменьшается количество слов с якающей огласовкой, б) ослабевает гласный [а],принимая закрытый характер [ае], переходит в [е] или [ие]; впрочем, он никогда не достигает закрытости соответствующего звука литературного языка, а предшествующий согласный не имеет палатализации [и].

Следующей характерной чертой обследуемого говора является произношение ударного [о] с призвуком [у]: дуочки, пальтуо, жуолтый и др.Имеются случаи, когда  [о] уподобляется ударному и предударному [у], а также соседним губным и задненёбным согласным: пузурёк, плувунец, пустухи, бушмачки, мужуки, кумар, кушёлка и др. И все же лабиализация [о] в данном говоре определена ограниченным количеством слов. В Спировском и Вышневолоцком районах она имеет фонетический характер. По свидетельству студента-заочника Калининского пединститута Д.В.Куприянова, в Выдропужске, Спировского района, в 1909-1914 годах говорили: курова, укошко, порусёнок, пупович, гурох, угурцы; по описанию студентки-заочницы Вьюровой в д. Никифорове, Вышневолоцкого района, говорят: удной, су мной, пухлебка, Вулучок (Волочок). 

В вокализме были отмечены случаи перехода ударного [э] в [и] между мягкими согласными: динь, витер, дисять, тапирь. Автор объясняет это явление влиянием северного типа произношения старого ять как [и]. В осташковских говорах этот переход ограничивается корнями слов, которые не имеют богатого словопроизводства.

Таким образом, явления аканья, яканья, редукции, лабиализации гласных отличают вокализм изучаемого говора от вокализма других диалектов в следующем: 1) ударные гласные имеют устойчивый характер; 2) редукция не имеет четко выраженной законченности, особенно в заударных слогах, в ряде случаев сохранение гласных поддерживают флексии слов; 3) яканье сильное и встречается только в предударном положении; 4) в говоре отсутствует иканье, проявляющееся в других акающих диалектах; 5) в слове отсутствуют интонационные черты, присущие многим русским диалектам: долгота конечного, предударного и ударяемого гласных; в связи с этим предударный [а] не имеет открытого характера, типичного для московского и многих южнорусских диалектов. Этим же объясняется и отсутствие яканья в заударных слогах, развившегося в ряде говоров под воздействием интонации.

В консонантизме осташковских говоров самой яркой особенностью является цоканье – совпадение аффрикат в одном звуке, причём как в [ц] , так и в[ч]: цай, стаканцик, дявцонка, доцка, уцилась, цатыре, ницаво, выплацу, ноц, захацу, оцинь, вециром, атвяцают и др.; крыльчо, авча, курича, чена, пальчи и др. Автор отмечает, что цоканье исчезает, но в недалеком прошлом цокало всё население обследуемого участка: об этом свидетельствует наличие в говорах [ч] твердого. Цоканье отступало на северо-восток, остатки его были в Заозерье, в Хретени; эти деревни соприкасаются с Сосницкими говорами, где цоканье последовательно сохранялось. Наличие цоканья в Осташковском районе, отмечает С.А.Копорский, далеко не исключение для Калининской области: исследования последних лет зафиксировали его остатки в Оленинском, Торжокском, Лихославльском, Рамешковском, Кимрском, Калининском районах.

Другим звеном осташковского консонантизма, отличающим его от литературного языка и других говоров, является твердое произношение долгих шипящих: ашшо (ещё), извошшык (извозчик), шшака (щека), пачишшы (почище), шшука (щука), дажжа (дождя), падажжы (подожди) вожжы (вожжи) и др. Пожалуй, этот вариант произношения долгих шипящих наиболее последовательно распространен в Осташковском районе Тверской области и сейчас. Помимо твердого произношения долгих шипящих, в монографии отмечены случаи шепелявости мягких зубных [з] и [с] – приобретения ими шипящих призвуков: сшябя (себя), фсшё (всё), носшит (носит), сшидит (сидит), зжимы (зимы), зжятю (зятю), вазжми (возьми) и др. Цеканье и дзеканье отмечены как особенность , почти исчезнувшая, то есть единичные случаи: дзядзя (дядя), дзеньги (деньги), зайдзи (зайди), тсябя (тебя), тсётся (тётя), тсихо (тихо) и др.  

Из позиционных изменений согласных отмечены случаи перехода групп согласных бм в [мм] и дн в [нн]: амман (обман), аммерил (обмерил), анна (одна), ланна (ладно), халонная (холодная), галонная (голодная), бинняк (бедняк), трунна (трудно), винна (видно) и др.

В словообразовании наиболее яркой особенностью является частое употребление слов с суффиксами субъективной оценки: «В архаической речи роль уменьшительных суффиксов велика. Вот перечень имён и других частей речи из ответов старика А.Д.Баранцеву: полушубочки коротенькие; у печки – шостик, нёбушко в печке, муравочка – маленький горшок; пуляшечка детская – маленький кашник; карзиночка, плетёночка – з бяресты плетут; пияницы (ягоды), кубавастенькие, гарянки – красненькие, балваньк кругленький растёт на горы, пястки, пясточки – ребята едят. К этой  палке из ремяшка (объясняет устройство цепа) такой хамуток. Зарежется шеечка. Хомуток на шеечке ходит…Аткрою акошечко – мне палегче. Между пашен праливенка, рёлочка, где трава – поженое местечко… Я выразился матюжком крепким».

Автор отмечает сравнительно меньшее, чем в севернорусских диалектах, распространение собирательных существительных, но основы, от которых они образованы, не всегда совпадают с литературным языком: храпьё (старики), пеньё (пни), кирпичьё (кирпичи), грудьё (груди) и др. С другой стороны, в осташковских говорах набор формантов для  образования собирательных существительных также существенно отличается от литературного языка. Например, в осташковских говорах распространены суффиксы собирательности, отсутствующие в литературном языке,  -уг(-юг), -аг(-яг): в берязнягу (березняк), в ильняге (ильняк), в асиняге (осинник), в малиняге (малинник), берязнягу нет, прутнягом бьют (прутьями), маладюгом росла (молодняком). В названиях ягод распространены суффиксы –иц, -ич: чарница, куманича, брусница, земляница др.